Меня зовут ваххабит Рукоблудько
И я взрываюсь с оглушительным хохотом.
Я даю Вам обжигающий воздух свободы
И яму размером два на один.

Я дарю уничтожающую гарь свободы.
И превращаю организмы в говядину.
Избавление от тела подобно оргазму -
Все испытывают мгновенное облегчение.

Разрыв оснований - вот Ваш удел,
Мои страдающие собратья.
Сиамские близнецы считают свои дивиденды,
А волк ходит с брюхом, набитым тротилом.

В кабинетах важные шишки и шлюхи.
Их дряблые шеи, похожие на кишки,
Приятно сдавить суровой веревкой.
Но я, бессменный ваххабит Рукоблудько,
Запускаю свой огненный Апокалипсис.

Город большой - гнилой наркоман,
Корчится в ломках, коверкает слух.
Лик обуглен и язвы на коже.
Хорошая
Смерть.
 Большой город.

Доктор Любовь - Джек Кеворкян.
Он вынимал из желающих дух.
А теперь -
Кто уйти вам поможет?
Хорошая
Смерть.
 Большой город.

Сквозь дурман, сквозь запрет и обман,
Приходил и лечил ваш недуг -
Каждый жизнью болен, похоже.

Возвратись и убей злую боль
Ты волшебным движеньем руки.
Запускай анальгетики в кровь.
Растворяй безнадежность тоски.
Подари людям смерть, Доктор Смерть!
Хорошую!
Смерть!
 
 В больной город.

Пустоты хранитель вещий,
Он любви назначил сроки.
Темным всадником промчался,
Бледной тенью промелькнул.

Мой вселенский сумасшедший,
Тайный призрак одинокий,
Равнодушно засмеялся
И перчаткою взмахнул.

И от этого движенья
Полыхнуло льдом свободы
Застонали люди-волки,
Обрели свою  мечту.

Нашей жизни унижение
Разорвало небосводы.
Нашей памяти осколки
Устремились в пустоту.

Наши души умчат в ледяные просторы,
Траур волн растворит их вдали.
Это Карское море почернело от горя,
Собирая во льдах корабли.

Пролетев над волнами, снеговыми ночами
Чайки скованы мертвенным сном.
Терпелив и печален, мой корабль отчалил,
Шторм и стужа ему нипочем.

Наши скорбные руки неизбежность разлуки
Обрели, разрывая туман.
Наши чувства простые отгорели, остыли,
Вмерзли в лед и ушли в океан.

Небосвод там расколот и космический холод
Гонит тени людей в никуда.
С бесконечностью споря, стонет Карское море
И Полярная светит звезда.

Наши души умчат в ледяные просторы,
Траур волн растворит их вдали.
Это Карское море почернело от горя,
Разбивая во льдах корабли.

                       Над долиною Омо
                       синий вечер, густой и тяжелый.
                       Лишь у кромки небес
                       тлеет след отгоревшей грозы.
                       Всё предельно знакомо -
                       травы, кладбища, нищие сёла.
                       И космический лес
                       где небесные водятся псы.

                       Я ушел в Огаден,
                       сотню лет разменяв на мгновенья -
                       будто ветер летел
                       по воздушной тропе среди скал.
                       И, оставив свой плен,
                       я в оковах нашел избавление.
                       Замерзая, сгорел
                       и, сожженный, в огне замерзал.

                       Отстучали часы
                       над пустыней, где век коротаю.
                       Время льется в  песок.
                       Жду сегодня, когда позовут
                       те небесные псы,
                       что в ночи собираются в стаю
                       и в назначеный срок
                       обещают свободу от пут.
                           
                       Я беру и огонь
                       и студеные льды в побратимы.
                       Все что было - раздал,
                       а что скрыл - все равно потерял.
                       Холодеет ладонь,
                       в Лалибэлу идут пилигримы:
                       кто их раз повстречал -
                       тот разгадку Вселенной узнал.

                       Вот посланник спешит,
                       и под сенью соломенных хижин
                       все ликуют навзрыд,
                       умирая во сне вместе с ним.
                       Черный раб сторожит -
                       и небесная стража все ближе.
                       Нам Спаситель простит.
                       Только мы ничего не простим.

Из фермы Джойнт совершив побег,
я вмёрз ногами в мёртвый чёрный снег.

А снег тот - чёрствый, как душа Иуды,
и звуки раздаются ниоткуда.

Здесь иноходец дряблый брошен псам -
растерянно взывает к небесам.

Трава растёт сквозь сон, душа обнажена
и в волосах раскрытая луна.

Вдруг горький ангел протрубил побег
и стал еще чернее чёрный снег.

Полярный пёс - я от небесной стаи
с утра отстал, но к ночи наверстаю.

Я чайка, что несчастье вам пророчит,
обугливая пир умершей ночи.

Наш мир с небес достал безумный Бог
и свастику на полюсе зажёг.

Тот, кто создал всех нас из боли и мечты -
укроет чёрною рукой из темноты.

Из фермы Джойнт совершив побег,
я вмёрз всем сердцем в мёртвый чёрный снег.

На дорогах на весенних
Нет от холода спасенья.
Холод щедрою рукою
Всех влечёт в прозрачный ад.
Если выбраться попросишь,
Здесь и тело свое бросишь,
Здесь и душу свою бросишь
В липкий обморок утрат.


Белой ночью белой птицей
Время позднее кружится.
Одинаковые лица -
Будь ты раб иль господин.
На арене как на сцене -
Кто упал, того заменят
Одинаковые тени.
И конец у всех один.


Разговоры отзвучали,
Утонув в неясной дали.
Белой ночью, будто в море,
Призрак в зеркало взглянул.
Белой ночью с Белым морем
На прощанье мы поспорим
И уйдем к пустынным зорям,
Боль навечно обманув.

(Круговорот кошки в природе)

Сколько времени кошка бывает собой занята?
Сколько времени кошка обнюхивает кота?
Течка у кошки сколько длится и как часто бывает, что кошка злится?
Сколько времени ходит кошка беременной?
Сколько рожает кошка по времени?
Сколько времени кошка кормит котят молоком?
Сколько времени кошка сидит молчком?
Сколько времени отходит кошка от наркоза после стерилизации?
Сколько времени кошка остаток жизни проводит в прострации?

Кто обитает по ту
сторону зеркала?
И почему
зеркало всё исковеркало?
Тусклые твари
и привидения -
в них оживают
мои сновидения.
Тени исчезли,
иллюзия мира померкла.

Наш страх говорит с пустотою
при помощи зеркала,
и нам собеседник с тоскою
внимает сквозь сумрак стекла.
Как Бог запредельный,
в своей богадельне,
всегда пребывает
в отсутствии,
предупреждает
и присылает напутствия.

Невидимый глазу
нанёс приговор
на поверхность стекла.
И сразу
в холодный простор
всех нас тьма повлекла.
Шаг твой, Алиса, в мечту,
и вот теперь посмотри:
чёрную дверь в пустоту
можно открыть изнутри.

Над рекой бесконечной,
где заброшенный остров,
от слепого погоста
веет серой бедой.
Там девчонка беспечно,
безнадёжно и просто
моет чёрные косы
стылой мёртвой водой.

Её тонкие руки
ловят лунные блики.
Умирающей птицей
тает призрачный свет.
Бесполезные муки,
одинокие крики,
и отрава струится,
и спасения нет.

Когда солнце взорвется.
во вселенском просторе,
из раскрытой могилы
устремившись в покой,
в тишине засмеётся
эта девочка-горе,
и её песня силы
прозвучит над рекой.

Призрак бродит по Европе,
Он заходит в каждый дом,
Он толкает, он торопит:
«Просыпайся! Встань! Идем!»
Он давно в дорогу вышел,
И звучит, как торжество,
И звучит, как разум высший,
Сумасшествие его. (Михаил Светлов, 1929)

САД ЧУДЕС

Хороший Бог удивить нас смог, 
Пронзая омут небес.
Призраки - в путь, сквозь горе и жуть,
Ведут хоровод чудес.

Мой предок вредный огонь заветный
Под ноги кинул, и вот -
Все те, кто были, себя убили.
А нас никто не найдёт.

За боль и славу мы выпьем отраву
И снова боль обретём.
Не всплыть, не выжить - мы к небу ближе
Последний построили дом.

В кромешной пустыне бредём и поныне,
Не веря горячим ветрам.
Когда небо рухнет и тело протухнет,
Останется истина нам.

А праздник всё длится и вещая птица
Вершит свой болезненный путь.
Зови не зови, душа на крови,
И никого не вернуть.

Хороший Бог удавить нас смог, 
Пронзая омут небес.
Все призраки - в путь, сквозь горе и жуть,
Ведут хоровод чудес.

ЖЕНЩИНА В ЖЁЛТОМ

— В город из золота, в жёлтое облако,
На пересечении
Предела пределов — 
Зачем ты бредешь,
Женщина в жёлтом с усмешкой жестокой?
Что тебя ждет?

— Собака воет 
Срывает одежды,
Хоронит надежды,
И вырывает глаза...
Вой на луну,
Мой траурный пёс!
Пусть песня Мёртвого моря 
Прольётся в Море Дождей
И в безысходные лабиринты,
Захарканные бессонницей. 

Бесполезно искать закоулки, 
Куда не проникнет отчаяние.
Всё порвано одиночеством,
И утоплено в душных ручьях, 
Где агонией бредит слеза.

— Как безвыходны стоны прозревших!
И собаки безжалостный плач,
И бессонная женщина в жёлтом, 
Задохнувшаяся от любви!

ПРИЗРАК ПЕКАРЯ

Кютинен — пекарь таял как свечка. 
Хлеб в Ленинграде блокадном он пёк.
Умер от голода прямо у печки:
Не скушал ни грамма и смертью полёг.

И вот сегодня, вечером шалым,
Бродит он тенью в лихом кабаке.
Ложкой стучит по кастрюле устало.
Требует хлеба, смеется: хе-хе.

НОЧЬ, УЛИЦА

Равнодушно танцует век.
Нерождённые строят храм.
Нарисованный человек
Зыбкой тенью бежит по мирам.

В ртутном мареве время зависло.
Бьют куранты. Везут мертвеца.
И бежит нарисованный призрак.
И не видит, как рвутся сердца.

Всё знакомо и всё нам известно —
Тусклый свет и бессмысленный бег.
Это я — зачарованный бездной,
Нарисованный человек.

Дорога на Север,
холодное счастье.
Небесные звери
приходят всё чаще.

Серебряный призрак
печали и света
витает так низко,
что стынет планета.

Безжалостный ветер
смеется негромко:
вчера на рассвете
похитил девчонку.

И в небо из детства,
кружа в зыбкой дали,
уводит невесту
тропою печали.

Есть в небе аллеи,
где дети играют.
Они не взрослеют.
Они умирают.

Небесные звери
приходят всё чаще.
Дорога на Север,
последнее счастье.

Я странствовал в Стране Людей,
Я был в Стране Мужей и Жен -
И лютый страх застыл в глазах,
В ушах остался с тех времен.
(Уильям Блейк)


Вот в темноте некто в черном. Он снова
как и вчера, и всю ночь напролет
будит тщеславие стада людского,
в путь посылает нелепый народ.

Утром виденья становятся реже.
Сон растворился, его не вернуть.
Девочка нежная с обликом свежим
робко вершит утомительный путь.

Храбрость безумства и мудрость разлуки
вещи взрывают, являя их суть.
Хрипы глухие нездешней старухи
в путь всех зовут, в утомительный путь.

Утро разбито, и жизнь наша тоже.
Молча забыться и снова уснуть.
Только тогда завершим мы, похоже,
наш нескончаемый, призрачный путь.

В сумерках ада пустынной равнины,
в бурях души, и на плоской земле -
только отчаянье всюду храним мы,
словно опору в последней петле.

Вот богиня ножей и крюков,

чёрных пятниц, нелепых стихов,

крупных сумм и больших дураков,

рваных ран и бесстыжих грехов.

Вот богиня безумных надежд -

в беспросветной, отчаянной мгле,

в тухлом облаке зыбких одежд

зло таит, что царит на земле.

Барабаны гремят, дни летят.

И желанна она, и пуста.

Подари нам скорей чёрный взгляд!

Но не видит людей пустота.

Когда в небе проявится лик -

где ни губ, ни сомкнувшихся век -

злой восторг проиграет за миг 

гимны все, что сложил человек.

Ликование, боль, горький смех.

И наступит вселенский покой -

когда жрица отсутствия всех

тронет мир своей мёртвой рукой.

Наваждение жизни растает.

Пляшут царь, и бродяга, и вор:

славься суть мирозданья пустая!

славься вечно, богиня Хардкор!

Южноафриканская поэтесса (1933-1966). Мои переводы с африкаанс.

ПУТЕШЕСТВИЕ

Путешествие скоро разрушит твой образ
окровавленный ангел, брошенный псам
и этот пейзаж, пустынный, словно мой лик
и рану из роз

я надеялась встретить тебя без оков
и мечтала взглянуть в твою душу свободно и честно
но разбито лицо и полны сухой грязи
раны земли

в кромешной ночи слепого отсутствия
я кричала, чтобы вернуть одинокую нашу звезду
и рыдала, чтоб видеть синее небо и слышать
хоть слово о жизни

горький ангел с пламенным ртом
я подарила тебе два крыла
изобразив на лице тайный крест
для человека

которого ты мне напомнил.

ЧЕЛОВЕК ИЗ СНА

Вдоль зеленой тропинки,
где горизонт далеко-далеко,
у самого края Земли,
слышен тяжкий хрип старика.
В его желтых глазах одиночество,
из груди его рвётся отчаяние,
ветка жасмина в петлице
и плечи,
склонившиеся под грузом лет.

- Кто он, мама?

Он знает сверчков по именам.
Он слышит черную тишину
поющую в шелесте тростника.
Так громко стучит
его сердце,
что звезды трепещут в небе,
словно крошечные жуки,
в паутине немыслимых расстояний.
Tук-тук, дорогая.

- Как зовут его, мама?

Его зовут Тишина.
Его зовут Сновидение.
Господин Забвение
из страны привидений.
Когда-то у него
было имя,
моя маленькая овечка,
но давно его все позабыли,
и назвали его Умри.

- Так умри, человек из сна!

КОМАР

Злой мошенник, подождите,
я прихлопну Вас,
Закончу Ваше кровавое пребывание
здесь, в моей комнате на стене.
С Вашим проклятым жужжанием
этой ночью
удалось поспать только пару часов.
Могу я представить себе
всю радость возмездия?
Почитай, я готовлю предумышленное убийство...
Меня зовут Ван дер Мерве.
Вы Комар и Вас мне нисколько не жаль.
Вы тоже не очень разборчивы в средствах
и по любому должны в один прекрасный день умереть.
Проклятый возбудитель малярии,
пойте свою последнюю арию -
впереди лишь одна минута благодати.
Всё, осталось совсем не долго.
Даже если Вы говорите, что не боитесь,
Вы никогда не увидите свой комариный народ ...
Как чопорно он сидит. Ах, сука!
Его дети нынче его не дождутся,
теперь негодяй умрёт ... Хлоп!
Я промахнулась! Вот полетел он снова!
Но мертв по любому он будет, клянусь -
меня зовут Ван дер Мерве!

РОМАШКИ В НАМАКВАЛЕНДЕ

Почему мы ещё прислушиваемся
к ответам ромашек,
к шуму ветра на солнце,
и крошечной радости, заключённой в сознании,
где кувыркается память о сломанной ветке
утопленника, который пропал весной?
За моим словом, растаявшим в безмолвии,
посреди нашего разделённого дома,
в сердце, ожесточившемся против себя,
за проволочными заборами, лагерями и крестами,
посреди тишины, в которой иностранные языки,
грохают, как колокола на похоронах,
посреди нашей земли, разорванной как зеленый богомол из вельда,
мы всё еще, ошеломлённые, слышим
как маленькие желтые намаквалендские ромашки
отвечают на что-то, полагают что-то, знают что-то.

ГАЗЫ И СМЕРТЬ. ЛИРИКА АМЕРИКАНСКОГО ГЕНИЯ

(Мои переводы поэзии Чарльза Буковски)

  Боже, чего только нет у людей: кишки, рты, легкие, уши, пупки, половые органы... чего там еще?... волосы, поры, язык, у многих зубы, да много чего... ногти, ресницы, пальцы, колени, животы... Помимо этого у каждого человека есть свой личный внутренний ад, и не один. Всё это так скучно. Почему никого это не угнетает?
  
  Люди тратят своё время, расходуют жизни на тупой, монотонный труд. Чарльз Буковски, Будда из бара, всю жизнь просидел за бутылкой, а в редких промежутках занимался любовью с массивнозадыми потасканными женщинами. Кроме того, Бук постоянно ковырялся в жопе пальцами левой руки. У него был запущенный геморрой, но потом он его вырезал, а привычка осталась. Всем этим он непрерывно выражал свой лютый протест против паскудного общества потребления. Его время текло неторопливо, как говно вниз по течению. Он не любил тяжеловесных мыслей. Тяжеловесные мысли могут привести к тяжелым ошибкам. Не стоит хранить больше, чем человек способен проглотить: ни любви, ни ненависти. Любовь - это для артистов, трудоголиков, серийных маньяков и прочих онанистов псевдокультуры. Человека можно любить только если не знаешь его достаточно близко.
  
  Сартр и Жене считали Буковски лучшим поэтом Америки. Сарказм Буковски - естественная защитная реакция поэта против неизлечимой тупизны окружающих, которые утверждали, что он написал лишь одно стихотворение: "жизнь - говно". Но люди и без него знают, что мир - говно. Они хотят забыть об этом. Поэтому всё это пустая трата времени. "А что не трата времени? - отвечал он. - Некоторые собирают марки или бабушек своих убивают. Мы все просто занимаемся мелочами и ждём смерти". Просто жить пока не умрешь уже тяжелая задача. Буковски абсолютно не верил, что можно изменить мир к лучшему. Допускал, что можно лишь постараться не сделать его ещё хуже.
  
  Меня не оставляет видение, будто персонажи Буковски идут по улицам, их хренова туча. Что-то вроде Возмездия обреченных. Парад отбросов общества. Это - Марш неудачников. Возвращение мертвецов! Б**дь, я вижу это, как наяву!
  
  
  жить
  
  жить в джунглях
  где любое лицо
  это лик ужаса
  где каждый голос - тюрьма
  где ходят тени
  без благодати
  где единственное общение -
  это общение
  мёртвых
  с мёртвыми.
  
  жить в мире
  в котором пустые глаза
  и уродливые тела
  выигрывают конкурсы красоты.
  жить в мире
  где одиночество
  всегда лучше
  чем быть
  с кем-нибудь.
  
  а потом сыграть с ничто в ящик -
  вот что такое жизнь.
  
  
  мой отец и бомж
  
  мой отец
  верил в работу.
  он был горд,
  что имел
  работу.
  иногда у него её не было
  и тогда
  он сильно стыдился.
  ему было так стыдно, что он
  отправлялся из дома утром
  а затем возвращался вечером
  чтобы соседи
  не знали.
  
  а мне нравился
  один бомж
  он частенько
  сидел на стуле
  на нашем заднем дворе
  и бросал дротики в цель
  которую нарисовал
  на стене гаража.
  в Лос-Анджелесе в 30-м году
  у него была мудрость, которой
  Гёте, Гегель и Кьеркегор,
  Ницше, Хайдеггер, Фрейд,
  Ясперс и Тойнби
  не смогли бы никак возразить.
  
  
  лужа
  
  я сидел и пил
  в своем отеле
  когда моя пьяная женщина
  пришла и сказала:
  "Боже, я не смогла сдержаться
  мне пришлось обоссаться в лифте!"
  я был тоже пьян, и как был -
  босиком и в трусах -
  встал и вышел из комнаты
  в холл
  и нажал там на кнопку
  вызова лифта.
  он подошел
  двери открылись
  лифт был пустой и в углу
  тускло мерцала лужа.
  
  пока я задумчиво
  созерцал её,
  какая-то женщина и человек
  вышли
  из своей комнаты
  и тоже направились к лифту.
  тут двери начали закрываться
  и я придержал их рукой
  чтобы они успели войти.
  когда двери снова начали закрываться,
  я услыхал
  что женщина говорит:
  "этот человек был в трусах".
  и лишь только двери закрылись,
  я услышал, как человек сказал:
  "и он обоссался в лифте".
  
  я вернулся в комнату и сказал ей:
  "они думают, что я обоссался в лифте".
  "кто?" спросила она.
  "эти люди."
  "какие люди?"
  "люди, которые видели меня в трусах".
  "лучше забей на них", - заявила она.
  
  она сидела на стуле,
  выпивая стакан
  за стаканом.
  "прими ванну", - я предложил.
  "сам прими ванну", - сказала она.
  "хотя бы душ", - предложил я.
  "сам прими душ", - сказала она.
  я сел и налил
  в стакан вина.
  мы вечно
  о чём-то спорим...
  
  
  симпатичная девушка, которая сдавала комнаты
  
  однажды в Нью-Орлеане
  молодая красивая девушка
  показала мне комнату для аренды.
  в этой комнате было темно,
  и мы стояли с ней очень близко
  и когда мы там с ней стояли
  она мне сказала:
  "номер $ 4,50 в неделю."
  и я отвечал:
  "обычно я плачу 3,50 доллара".
  
  но, когда мы стояли там в темноте
  я решил заплатить ей 4,50 доллара,
  потому что подумал,
  что возможно увижу ее в холле однажды.
  тогда я не мог понять, почему
  женщины бывают такими,
  какою была она -
  они ожидают тебя
  чтобы дать тебе знак
  сделать первый шаг
  или не сделать шаг.
  
  и я ей сказал:
  "я возьму комнату",
  и вручил деньги
  хотя уже видел,
  что полы были грязными,
  и кровать
  не была застелена,
  но я был молод и девственник,
  испуганный и застенчивый.
  и вот я отдал ей деньги
  и она закрыла за собой дверь
  и не было ни туалета, ни раковины,
  ни даже окна
  и комната пахла самоубийством и смертью.
  
  я разделся и лег на кровать
  и прожил там неделю
  и видел в холле разных людей
  старых пьяниц
  торчков
  сумасшедших
  тупых стариков
  но её я больше не видел.
  
  и вот наконец
  я переехал за угол
  на новое место
  за 3,50 долл. США в неделю
  жильё сдавала другая женщина
  75-летняя религиозная маньячка
  с больными глазами и очень хромая
  и у нас с ней не было никаких проблем
  вообще
  и была раковина
  и было окно.
  
  
  газы и смерть
  
  у моей бабки была серьезная
  газовая проблема.
  мы видели бабку только по воскресеньям
  она садилась с нами обедать
  и жутко пердела.
  она была очень жирная,
  80-и лет,
  носила большую стеклянную брошь
  которую сразу все замечали
  (разумеется, после газов).
  
  она начинала пердеть когда накрывали на стол.
  пердела громкими взрывами
  не реже раза в минуту,
  пердела 4-5 раз,
  пока доедали картофель
  запечённый в соусе с мясом.
  
  все слушали и молчали
  тем более я
  (мне было 6 лет)
  говорила лишь бабка
  она изрекала с усмешкой:
  "я вас всех закопаю".
  мне было очень обидно:
  вначале громко пердит
  а потом угрожает смертью.
  
  так случалось каждое воскресенье
  она была мамой отца.
  каждое воскресенье в дом приходили газы и смерть,
  печеный картофель, соус,
  и большая стеклянная брошь
  (разумеется, после газов).
  
  воскресные обеды обычно кончались
  яблочным пирогом
  мороженым
  и большою руганью
  о том и о сём.
  бабка в финале хлопала дверью
  и садилась в свой красный поезд
  следующий в Пасадену.
  а в доме воняло ещё два часа.
  отец метался по комнатам
  размахивая газетой
  и говорил: "это все из-за кислой капусты:
  она её ест и пердит".
  
  
  маленькая любовь
  
  я не помню, сколько мне было лет,
  возможно, 7,
  и Лила жила рядом со мной,
  ей было, возможно, 6,
  и однажды
  стояла она во дворе
  и вдруг, взглянув на меня,
  подняла платье
  и показала
  мне трусики.
  
  что-то было в них интересное,
  я посмотрел,
  она отпустила платье,
  и юбка упала,
  она ушла.
  "Лила, - воскликнул я, - возвращайся!"
  - она не вернулась.
  
  но после этого
  каждый день,
  встречая меня
  она поднимала платье
  и показывала мне трусики.
  они были красивыми чистыми белыми
  и плотно к ней прилегали.
  потом отпускала платье
  и юбка падала вниз.
  так было снова и снова.
  
  однажды я играл во дворе
  когда трое мальчишек
  которых я раньше не видел
  примчались
  и стали махать
  на меня кулаками.
  я удивился,
  и дрался
  реально расквасил
  двоим их носы
  и они убежали.
  
  но тот что побольше
  остался
  и мы продолжали сражаться.
  потом он стал
  на меня наступать
  и я был прижат
  к забору
  и пропустил
  3 удара.
  
  его руки были
  большими
  он был удивительно
  сильный.
  и вдруг прозвучал
  негромкий удар.
  кто-то стукнул его
   по башке
  огромной бутылкой.
  
  то была Лила.
  она ударила
  дважды
  и он удрал со двора
  с головою
  рыжей от крови.
  
  "спасибо, Лила, - я ей сказал, -
  покажи мне, пожалуйста,
  трусики"
  "Нет", - отвечала она.
  повернулась
  и молча ушла
  к себе.
  
  после этого
  много раз
  во дворе
  я просил её
  показать трусики
  но она была
  непреклонна.
  
  ну а потом вся их семья
  продала дом
  и уехала.
  я так тогда и не понял
  что это было.
  и до сих пор не пойму.

ВСПЛЕСК

Иллюзия в том,
что ты читаешь
это стихотворение.
на самом же деле
это больше, чем просто
стихотворение.
это нож нищего.
это тюльпан.
это солдат, марширующий
по Мадриду.
это ты сам
на смертном одре.
это Ли Бо смеется
из-под земли.
это не грёбаное
стихотворение.
это спящая лошадь.
бабочка в голове.
это цирк дьявола.
ты не читаешь его -
оно читает
тебя.
чувствуешь?

это как кобра.
как голодный орел
который кружится по комнате.

это не стихотворение.
стихи безнадежно скучны,
они вгоняют в уныние.

а эти слова толкают тебя
прямиком
в неизведанное
безумие.

и вот ты благословлён,
ты выдвинут
в ослепительную
область тьмы.

где черный слон
мечтает вместе с тобой.

а искривленное пространство
наклоняется
и смеется.

ну, а теперь пора умереть.
ты можешь начать умирать
так, как должны это сделать все люди:

великим,
победоносным,
услышавшим музыку,
ставшим музыкой

и рычащим,
рычащим,
рычащим!

Благословенная Мать, Сердце Праджняпарамиты
(На санскрите: Бхагавати Праджня Парамита Хридая)
Текст, переложенный мной на стихи, на основе санскритского и китайского переводов. 

Первый поворот колеса дхармы (учения) Будда совершил недалеко от города Бенарес, в Оленьем парке, где он впервые передал пяти подвижникам четыре благородные истины: о том, что жизнь есть страдание и как от неё освободиться. 

Сутра сердца ознаменовала второй поворот колеса дхармы. Она отрицает четыре благородные истины («нет ни страдания, ни причины страдания, ни прекращения страдания, ни пути») и поясняет, что ничего этого нет, потому что всё пусто. Эта совершенная мудрость сосредоточена в мантре «Сутры сердца», называемой также махамантрой: гатэ, гатэ, парагатэ, парасамгатэ, бодхи, сваха — что означает полное избавление от иллюзий.  Акцент делается на отрицании, что прямо ведёт к нигилизму. Уровень шока буддистов хинаяны того времени от данной сутры Е.А. Торчинов считает равным уровню шока христианина от гипотетического христианского текста, в котором бы «Христос провозгласил, что нет ни Бога, ни сатаны, ни ада, ни рая, ни греха, ни спасения».

Основной темой третьего поворота стало учение о «только сознании» — читтаматра. Согласно этому учению всё проявленное происходит из ума, который, в свою очередь, происходит из «единого ума» — экачитта.


***
Однажды Благословенный
пребывал в Раджагрихе, 
на суровой Горе грифов 
с  большой общиной монахов 
и общиною бодхисаттв. 
Постепенно Благословенный 
погрузился всецело в самадхи, 
которое называлось
«проявленность глубины». 
Вместе с ним был бодхисаттва 
арья Авалокитешвара. 
Он ясно узрел картину 
глубокого совершенства 
и увидел все пять совокупностей  
пустыми от собственной сути.
В это время мудрец Шарипутра,
вдохновляемый силою Будды, 
обратился к Авалокитешваре 
со следующим вопросом:

«Если какой-нибудь сын 
или дочь благородной семьи
пожелают выполнить практику
 совершенства внутренней мудрости 
то с чего им нужно начать?» 

Так он его вопрошал, 
и арья Авалокитешвара 
промолвил ему в ответ: 
«Шарипутра, когда этот сын 
или дочь благородной семьи 
пожелают выполнить практику 
совершенства внутренней мудрости, 
им следует пять совокупностей 
пустыми от собственной сути 
внутренним взором узреть.  

Форма суть пустота.
Пустота – это форма.
Пустота – не иное, чем форма, 
форма также насквозь пуста. 
Подобным же образом чувства, 
представления и побуждения
и иные формы сознания 
есть не более, чем пустота. 

Посмотри кругом, Шарипутра, 
ты увидишь: все дхармы пусты,
и не грязные и не чистые,   
не имеют характеристик, 
не рождаются, не прекращаются, 
их не больше, но и не меньше.

Посмотри вокруг, Шарипутра,
в пустоте ты не различишь 
чувств, видений и побуждений.
Нет ни зрения, нет ни слуха,  
нет ни вкуса, ни обоняния,
ни объектов для восприятия,
ни иных постигаемых дхарм. 

Нет ума, но нет и безумия, 
нет познания, нет заблуждения,
достижения и недостижения, 
ибо нечего достигать.
Нет ни горечи, нет ни сладости.
Нет ни выгоды, ни потери.
Нет движения, нет неподвижности.
Нет ни старых нигде, ни мертвых,
также нет нигде и живых. 
Пусто небо, пуста земля.
Нет страданий и нет пути, 
избавляющего от страданий, 
Пусто всё. Нет ничего. 

Шарипутра! Ты бодхисаттва, 
для тебя все сандхи пусты.
Опирайся на посох мудрости
равно как на её отсутствие.
Исключи из ума омрачения
и тогда ты забудешь страх; 
избежав нелепых ошибок,
ты раскроешь своё совершенство, 
как уход из пустой иллюзии
того мира, где царствует скорбь. 
Ведь все будды в трёх временах 
достигали уже пробуждения, 
совершенного просветления, 
обрели запредельные истины.

И поэтому следует знать: 
эту мантру великого сердца, 
не имеющую себе равных, 
увлекающую в беспредельное, 
успокаивающую страдания. 
И она произносится так:
ТАДЬЯТХА: ОМ ГАТЕ 
ГАТЕ ПАРАГАТЕ 
ПАРАСАМГАТЕ 
БОДХИ СВАХА!

Повторяй её, Шарипутра! 
Через мантру все бодхисаттвы 
обретут запредельную истину».

В это время Благословенный, 
вышел из глубин медитации. 
И одобрил он бодхисаттву 
махасаттву Авалокитешвару. 
Он сказал: «Превосходно! Отлично! 
Это так, благородный сын. 
Совершенство глубокой истины
практикуется именно так, 
как ты нам сегодня поведал, 
и пускай татхагаты ликуют».

Услыхав такие слова, 
Шарипутра и Авалокитешвара, 
все собравшиеся на горе, 
и миры бессмертных богов, 
полубоги - гандхарвы, асуры – 
все возрадовались, ликуя, 
и восславили сутру сердца.

Панорама толпы, которая мочится (Ночь на Баттери Плейс)
Мой перевод с испанского

Они остались одни:
они ждали, когда проедут последние велосипеды.
Они остались одни:
они ждали смерти ребенка с японской парусной лодки.
Они остались одни,
в мечтах о раскрытых глазах умирающих птиц,
с острыми зонтиками, легко входящими в жаб.
Одни в темноте, 
которую мучительно слушают сонмы бессмысленных звёзд,
где крошечные капли воды
отражаются в зеркалах,
атакованных капризной Луной.

Ребенок на парусной лодке рыдал, и разбил всем сердца,
огорченный видом бессонных теней,
и пятнами крови на небесном ковре.
А банкиры выкрикивали свои чёрные имена
и, брызгая слюной, выплёвывали монеты.

Не имеет значения, что ребёнок пока еще жив, 
когда последний гвоздь уже застревает в кресте.
Не имеет значения гибель бриза 
в хлопчатобумажном венце.
Ведь бескрайни владения смерти
и тела утонувших пугают за каждым кустом.
Бесполезно искать поворот
если ночь позабыла наметить маршрут.
И в последнем молчании мира не будет совсем ничего - 
ни погребальных костюмов, ни взрывов домов, ни горького плача,  
потому что один только крошечный пир паука
обрушит небо на землю.

Невозможно утешить ребёнка с японской лодки,
и ослепших людей, спотыкающихся по углам.
Змея кусает свой хвост, чтобы свести всё воедино
и женщины прячут лица, чтобы скрыть вожделение.
Луна! Полицаи. Гудки океанских судов!
Обрывки конского волоса, дым, анемоны; резиновые перчатки - 
все растерзано ночью.
Лишь женские ляжки бесстыдно раздвинуты на мостовой.
Всё размыто теплыми струями
из безобразных источников.
О, люди! О, женщины! О, проститутки!

Есть единственный остров спасенья - глаза идиотов,
что глядят на питомник ручных, завороженных музыкой, змей,
на поля, где созрели солнечные плоды,
на пейзажи с могилами, полными испражнений.
И на богатых, скрывающих ужас за ширмами подсознания,
на их уринирующие тела с запахом мускусной крысы.
Жгите заживо этих людей, отливающих, когда кругом плачут,
заточите их в зеркалах, что таят безысходность мёртвой волны.

Смерть от чумы в непрерывном затворе.
Ненастоящий край и подделка под море.
По городу пасётся чья-то скотина,
и не хватает солнечного витамина.

Торговые центры полны товаров,
а будни полны привычных кошмаров.
Желудки и совести идеально чисты -
только сердца пусты.

Следует утолить трансцендентную жажду:
ведь солнце качнётся и погаснет однажды.
Жизнь убивает от начала и до конца
и стирает гримасу улыбки с лица.

Думали - в пещере будет лучше,
но всё опрокинул его величество случай.
Выходит, что лучше подохнуть львом,
чем жить годами ослом.

Мы сами вырыли могилу до дна,
в которой покоимся в луже говна.
А над нами покосившиеся туалеты,
где вместо бумаги банковские билеты.

Все мы - лишь тусклые тени сомнения,
мы призраки на ярмарке невезения.
Мы - жижа, мы обильное угощение
на вселенском пиру во время чумы.
Вот что такое мы.

Мы медленно и важно вниз стекаем,
абсент и бехеровку допиваем,
и в пустое небо взываем.

Есть здесь кто-нибудь?
О, привет!

Кто выжил? Есть здесь кто или нет,
Кто-нибудь, кроме меня?
В сумрачной ночи танцующий свет
Тает, кружась и маня.

Я многое знаю о жизни вовне,
В Богом забытых мирах.
Я слышу голос в томительном сне -
Той девушки, чьё имя Прах.

Когда безысходность взяла меня
В страну нелепых теней -
Пошёл я один, свою память кляня,
За то, что вспомнил о ней.

Я свой, я призрачный храм оживил,
В безмолвные трубы трубя.
Явилась ты и застыла без сил,
Плача и горько любя.

И вот с тех пор мы играем с тобой
В больнице жизни моей.
Питает тоска отраву и боль
При свете чёрных огней.

Ты - девушка, имя которой Прах.
Ты будешь всё время молчать.
Но время ушло и развеяло прах,
Всех тех, кто отчаялся ждать.

А я - оператор печальных машин.
От захода и до утра
Кручу маховик новых причин
Того, что будет вчера.

Я помню, что умер, а вы ещё нет.
Ну, что же, это не в счёт -
В гаснущей ночи танцующий свет
Ко всем однажды придёт.

Поздняя осень не думать просит.

Незваные гости как в горле кости.

Отсрочить конец, что делу венец?

Хочется тему сменить и не быть.

На дворе травы, в сердцах отрава.

Трещат костры и ножи остры.

В кострах кастраты считают утраты.

Почём фунт лиха? В ответ всё тихо. 

Кто молодец, тот имеет овец.

А кто овца - пасёт молодца. 

Каждому молодцу нужно дать овцу.

Каждой овце - надежду в конце.

Едва рассветёт - мясник придёт.

Звенят медные трубы, качаются трупы.

Не уберечься лживой речью.

Правду брехать - что кувалдой махать.

Что упало, то не пропало.

Кто родился - с жизнью простился.

Вороны каркают, кровью харкают.

Проросло семя. Замерло время.

Когда все одинокие страхи

и трагичные маски надежды

околеют собакой в овраге — 

мир кругом снова будет как прежде.

Вот не стало ненужных движений

и тревожных прощаний повсюду.

Ни калёных огнём унижений,

ни добра, равносильного чуду!

Обречённость нас больше не ранит.

Постепенность разорвана грубо.

Исчезаем. Нам водка в стакане

помогает не видеть друг друга.

— Если смертные волны печали

мозг терзают в ночи — успокойся.

— Всё вернётся как было вначале?

— До начала, как не было вовсе.

Нежен опиум, бедная Анна!

Мир опять в никуда провалился.

Этот день был волнующе странным —

когда я вообще не родился.