Уже написан Катаев

(Лекции по русской литературе)



Советский классик Валентин Катаев был русским дворянином. Его отец Пётр Васильевич Катаев служил преподавателем епархиального училища, мать Евгения Ивановна Бачей была дочерью генерала Ивана Елисеевича Бачея, из полтавской мелкопоместной дворянской семьи.

Первой публикацией Катаева стало стихотворение, напечатанное тринадцатилетним автором в 1910 году в газете «Одесский вестник» — официальном органе одесского отделения Союза русского народа:

И племя Иуды не дремлет,
Шатает основы твои,
Народному стону не внемлет
И чтит лишь законы свои.
Так что ж! Неужели же силы,
Чтоб снять этот тягостный гнет,
Чтоб сгинули все юдофилы,
Россия в себе не найдет?


В 1913 году "Одесский вестник" — орган губернского отдела Союза русского народа опубликовал следующее его стихотворение:

Привет Союзу Русского Народа в день семилетия его

Привет тебе, привет,
Привет, Союз родимый,
Ты твердою рукой
Поток неудержимый,
Поток народных смут
Сдержал. И тяжкий путь
Готовила судьба
Сынам твоим бесстрашным,
Но твердо ты стоял
Пред натиском ужасным,
Храня в душе священный идеал…
Взошла для нас заря.
Колени преклоняя
И в любящей душе
Молитву сотворяя:
Храни Господь
Россию и царя.


Не окончив гимназию, в 1915 году Катаев вступил добровольцем-вольноопределяющимся в действующую армию. Начал службу под Сморгонью рядовым на артиллерийской батарее, затем произведён в прапорщики. Дважды был ранен и отравлен газами. Летом 1917 года, после ранения в «керенском» наступлении на румынском фронте, был помещён в госпиталь в Одессе.

Катаеву был присвоен чин подпоручика, но получить погоны он не успел и был демобилизован прапорщиком. Награждён двумя Георгиевскими крестами и орденом Святой Анны IV степени с надписью «За храбрость».

В 1918 году, после излечения в госпитале Одессы, Катаев вступил в вооружённые силы гетмана П. П. Скоропадского. После падения гетмана в декабре 1918 года, при появлении к северу от Одессы большевиков, Катаев в марте 1919 года вступил добровольцем в Добровольческую армию в чине подпоручика. Из-за быстрого роста в чинах во Вооруженных Силах Юга России (ордена за братоубийственную войну Деникиным принципиально не давались), эту кампанию Катаев окончил, вероятнее всего, в чине поручика или штабс-капитана. Но в самом начале 1920 года, ещё до начала отступления, он заболел сыпным тифом в Жмеринке и был эвакуирован в одесский госпиталь. Позже родные забрали его, всё ещё больного тифом, домой.

К середине февраля 1920 года Катаев излечился от тифа. Красные к тому времени заняли Одессу, и выздоровевший Катаев подключился к подпольному офицерскому заговору, целью которого была подготовка встречи вероятного десанта из Крыма Русской армии Врангеля. ЧК вела группу несколько недель и затем арестовала её участников. Валентина Катаева спасла фантастическая случайность. Из вышестоящей ЧК в одесскую приехал с инспекцией чекист Яков Бельский. Бельский хорошо запомнил Катаева в прошлом, 1919 году, на большевистских выступлениях в Одессе — тех, на которые пенял Катаеву писатель Иван Бунин, не зная, что и в то время Катаев находился в белогвардейском подполье. Для Бельского, так же, как и одесские чекисты, не знавшего о добровольной службе Катаева во Вооруженных Силах Юга России, это был достаточный повод отпустить Катаева. В сентябре 1920 года после полугода заключения в тюрьме Валентин Катаев и его брат Евгений, будущий автор романа "12 стульев", из неё вышли. Остальные заговорщики были расстреляны осенью 1920 года.

Видимо, Валентин Катаев ценил Сталина, учился у него терпению и умению ждать своего часа, поэтому он и сумел блестяще обмануть власть. В 1980 году в журнале «Новый мир» появилась его трагическая повесть «Уже написан Вертер». В ней, когда писателю уже было 83 года, он открыл тайну о своём участии в белом движении, заговоре и аресте. Разумеется, никому из советских цензоров не пришло в голову внимательно прочитать и запретить произведение живого классика. А зря — ведь в повести показан террор ЧК в Одессе, расстрелы в гараже, юнкера, царские офицеры и красавицы гимназистки, которых заставляли раздеться перед смертью. Уже после выхода журнала было негласно приказано вырвать в библиотечных экземплярах страницы с текстом крамольной повести. в которой автор честно рассказывает:

о Науме Бесстрашном: "Стоял в позе властителя, отставив ногу и заложив руку за борт кожаной куртки. На его курчавой голове был буденновский шлем с суконною звездой".
Еще о Науме Бесстрашном: "Теперь его богом был Троцкий, провозгласивший перманентную революцию… У него, так же, как и у Макса Маркина, был резко выраженный местечковый выговор и курчавая голова, но лицо было еще юным, губастым, сальным, с несколькими прыщами".
О чекистах одесской "чрезвычайки": "Юноша носатый", "черно-курчавый, как овца".
О бывшем эсере-террористе Серафиме Лосе: "Ему не нравилось, что Маркин назвал его Глузманом".
О главном чекисте: "У Маркина был неистребимый местечковый выговор. Некоторые буквы, особенно шипящие, свистящие и цокающие, он произносил одну вместо другой, как бы с трудом продираясь сквозь заросли многих языков — русского, еврейского, польского, немецкого".
"— У тебя сидит один юноша, — начал Лось.
— А ты откуда знаешь, что он у меня сидит? — перебил Маркин, произнося слово "знаешь", как "жнаишь", а слово "сидит", как "шидит".
— Ты просишь, чтобы я его выпустил? Он произнес "выпуштиль".
— Я застрелю тебя на месте.
"На месте" он произнес как на "мешти".
О юнкере Диме, ненадолго вышедшем из ЧК, в то время как его фамилия уже была напечатана в списке расстрелянных: "Увидев его, квартирная хозяйка, жгучая еврейка… вдруг затряслась, как безумная, замахала толстенькими ручками и закричала индюшачьим голосом: — Нет, нет, ради бога нет. Идите отсюда! Идите! Я вас не знаю! Я о вас не имею понятия! Вы расстреляны и теперь вас здесь больше не живет. Я вас не помню! Я не хочу из-за вас пострадать!"

И, наконец, о них всех предсмертная записка русской дворянки Ларисы Германовны, увидевшей в расстрельных списках имя своего сына юнкера Димы: "Будьте вы все прокляты".